"Всегда первый на коне, последний на отдыхе..."

"Зрелище жизни великого человека есть всегда прекрасное зрелище: оно возвышает душу, … возбуждает деятельность". Эта оценка В.Г. Белинского справедлива по отношению к каждой выдающейся личности. Но смысл этих слов многократно увеличивается, когда мы говорим о Лермонтове. Потому что он - поэт особенный, поэт "с русскою душой", любимый и почитаемый за проникновенную искренность и эмоциональность его стихов, за его гражданское мужество и благородство чувств и поступков.

Он и поэт и человек необыкновенный, поэтому не только его творчество возвышает, лечит душу, но и вся его прерванная на 27 году жизнь служит убедительным примером честного и достойного служения Родине, которую он любил безгранично.

"Счастливо одаренный способностями к искусствам" Лермонтов мог стать и художником, и музыкантом, и математиком. Но он стал профессиональным военным, хотя это решение далось ему нелегко. "До сих пор я жил для литературной карьеры, столько жертв принес своему неблагодарному кумиру и вот теперь я - воин. " - сообщил он о переменах в своей судьбе Сашеньке Верещагиной. В ответном письме она поддержала друга: "… человек предполагает, а Бог располагает. И на военном поприще Вы всегда будете иметь возможность отличиться; с умом и способностями везде можно составить свое счастье; впрочем, не говорили ли Вы мне много раз, что если возгорится война, Вы не захотите остаться бездеятельным?".

С зачисления в Школу гвардейских юнкеров, с 13 ноября 1832, и началась военная служба великого поэта России, в которой ему не однажды доведется доказать самому себе то, что его пылкие обещания очаровательной приятельнице - "Если будет война, клянусь вам Богом буду всегда впереди" - не были юношеской бравадой.

Крутой поворот в его судьбе случился, когда он, блестящий гусарский офицер, вследствие "врожденного чувства защищать всякого невинно осуждаемого", заступился за честь убитого на дуэли А.С. Пушкина, которого лично не знал, но стихи его любил с юности. Заступился публично, не опасаясь гнева Государя и последствий за удачно начавшуюся военную карьеру. С того дня, как император прочтет правду в его эмоциональных стихах, озаглавленных "На смерть поэта", имя молодого корнета, что называется, станет ему "лично известно", и Лермонтов до конца жизни будет ощущать на своей судьбе "высочайшее внимание".

В той, первой, ссылке на Кавказ за "непозволительные стихи" ему не довелось испытать себя в сражениях: " …Я приехал в отряд слишком поздно, - с огорчением сообщил он другу… слышал только два, три выстрела…".

Большую часть времени пришлось беспрерывно странствовать то на перекладной, то верхом, "с подорожной по казенной надобности». Правда, не обошлось без опасных приключений - "чуть не попался шайке лезгин". Он с каким-то отчаянным удовольствием гнался с ними наперегонки, и, благодаря умелому владению кинжалом да превосходству своего коня, увернулся от них. Но именно тогда, на Кавказе, в душе Лермонтова свершилось что-то очень важное, невидимое для посторонних глаз, но необходимое для его духовного развития: все его произведения, написанные впредь, отмечены знаком высокого художественного совершенства.

Дуэль с сыном французского посланника зимой 1840 года совпала со временем расцвета его творческих сил и литературным признанием. На балу у графини Лаваль молодой и заносчивый сын французского посланника Эрнест де Барант, усомнившийся в национальном достоинстве русских, услышал от Лермонтова ответ: "В России следуют правилам чести так же строго, как и везде, и мы меньше других позволяем себя оскорблять". Спор закончился дуэлью и Лермонтов, принимая вызов, четко осознавал, чем он рискует. В качестве наказания рассматривался вопрос о лишении его чинов, дворянского достоинства и разжалования в рядовые, но Николай 1 принял в уважение причины, вынудившие поэта участвовать в поединке - "…не по одному личному неудовольствию с бароном де Барантом, но более из желания поддержать честь Русского офицера". Наказание смягчили, определив его перевод из гвардии в действующую армию, в расквартированный на Кавказе Тенгинский пехотный полк, «тем же чином», что означало понижение в звании, т.к. поручик гвардейского полка в звании на три чина превышал поручика полка пехотного. Последствия могли быть более безболезненными, если бы поэт принял "правила игры", предложенные графом Бенкендорфом. Желая "очистить репутацию" молодого француза, влиятельный шеф жандармского отделения стал предлагать свое покровительство, а в качестве благодарности требовал от Лермонтова письменных извинений де Баранту за то, что не воспользовался своим ответным выстрелом и, таким образом, одержал моральную победу. От этой "руки помощи" Лермонтов отказался и предпочел отправится на Кавказ, под пули: "Еду в действующий отряд, на левый фланг, в Чечню, брать пророка Шамиля…, а если возьму, пришлю по пересылке", - шутил он в письме к другу.

Храбрость в ту пору на Кавказе была свойством естественным, обычным. Её подчеркивали и отмечали у людей лишь тогда, когда они выделялись на фоне общего хладнокровия и бесстрашия. Лермонтов - выделялся. В первом же своем "горячем деле", он обратил на себя особенное внимание начальника отряда «расторопностью, верностью взгляда и пылким мужеством», следствием чего стало новое задание. Ему была поручена команда охотников, по словам самого поэта - "нечто вроде партизанского отряда", доверить которую можно было не всякому. Потому что далеко не каждому, несмотря на требования дисциплины, она бы стала подчиняться. В ней были татары-магометане, кабардинцы, казаки, словом люди всех племен и верований, встречающихся на Кавказе, были и такие, что и сами забыли, откуда родом. Это были профессионалы войны, для которых опасность, удальство и лишения были привычным делом. Огнестрельное оружие они презирали и резались только шашками да кинжалами. Её прежним командиром был Руфин Дорохов, чья легендарная храбрость не только не требовала сравнений, а сама служила известным мерилом. Именно он одним из первых высоко оценил воинскую отвагу поручика Лермонтова: "Славный малый - честная, прямая душа…он пылок и храбр". Его похвала дорого стоила, т.к. Дорохов, как и многие офицеры-кавказцы, уважение человеку оказывал не по мундиру, а по боевым делам. Выбывший по ранению, он увидел себе замену в Лермонтове, и его мнение совпало с выбором не менее храброго генерала-лейтенанта Галафеева. Потому Лермонтов, принимая отряд друга под свое командование, держал экзамен еще и на командирскую зрелость.

Почти месяц он выполнял задание командования и действовал во главе передового отряда, выполнявшего по сути функции современного спецназа. "Нельзя было сделать выбора удачнее, - отмечал в наградной характеристике генерал Галафеев, - всюду поручик Лермонтов, везде первый подвергался выстрелам хищников и во всех делах оказывал самоотвержение и распорядительность выше всякой похвалы. Его всесторонняя одаренность и успешно перенятые у противника боевые качества партизанского отряда обеспечили их действиям максимальный эффект". И не только они. Для своих охотников Лермонтов за короткий срок стал непререкаемым авторитетом, совершенно входя в их привычный образ жизни, не позволяя себе излишних удобств и комфорта: спал на голой земле, ел с ними из одного котла, разделяя все тяготы боевого похода. "Может быть, когда-нибудь я засяду у твоего камина и расскажу тебе долгие труды, ночные схватки, утомительные перестрелки, все картины военной жизни, которых я был свидетелем", - пообещал он другу после выполнения задания. Но успел он рассказать лишь об одном своем сражении, самом страшном в его военной биографии, бое у речки Валерик, которую горцы называли "рекой смерти". Рассказал о нем по-мужски скупо, в письме, без излишних подробностей, но они читаются в каждом его предложении: "Нас было всего 2000 пехоты, а их до 6000; и все время дрались штыками. У нас убыло 30 офицеров и до 300 рядовых, а их 600 тел осталось на месте… В овраге, где была потеха, час после дела пахло кровью". В том бое, длившемся "6 часов сряду", ему было поручено наблюдать за действиями передовой штурмовой колонны и уведомлять о ее продвижении, "что было сопряжено с величайшею для него опасностью", т.к. офицеры штаба, выполняя задания командования, не имея возможности укрыться, служили хорошей мишенью для умевших отлично стрелять горцев. Но поручик Лермонтов "исполнял возложенное на него поручение с отменным мужеством и хладнокровием и с первыми рядами храбрейших солдат ворвался в неприятельские завалы". По свидетельству очевидцев, его воинская отвага вызывала уважение даже у бывалых кавказских джигитов.

Командование "испрашивало" для смелого поручика награды, перевода в гвардию "с отданием старшинства", но Николай 1 откликнулся лишь на "всеподданнейшие просьбы г-жи Арсеньевой", бабушки поэта, и "высочайше повелеть соизволил офицера сего, ежели он по службе усерден и в нравственности одобрителен, уволить к ней в отпуск в Санкт-Петербург сроком на два месяца".

Нетрудно понять, что чувствовал Лермонтов, вдоволь хлебнувший пота, крови, наглядевшийся на смерть и множество других, противоестественных для нормального взора эпизодов "физиологии" войны. Судя по стихам, в которых он исповедовался, страдания не ожесточили его и все, что было им написано о горцах, в высшей степени человеколюбиво и гуманно по отношению к ним. Нет в них и следа животной ярости, ненависти, которые неизменно, пусть ненадолго, но охватывают человека в бою. "Я жизнь постиг!" - это было для него главным. Как человек православный и верующий, он войну ненавидел, но как воин, давший клятву верности Родине, прекрасно понимал, что обязан служить интересам ее целостности на Кавказе.

Храбрый офицер, личным мужеством своим завоевавший право на высокие военные награды, Лермонтов вовсе не стремился к военной карьере. Он хотел заниматься творчеством и, надеясь получить отставку, ехал в Петербург с готовым планом издания нового литературного журнала, с идеей написать роман о кавказкой жизни "с Тифлисом при Ермолове", о жизни трех эпох русского общества". Им всецело овладел "демон поэзии", и потому он чувствовал себя абсолютно счастливым человеком. Среди стихов, написанных тогда, было поэтическое, искреннее, удивительно нежное и красивое признание в любви к Родине: "Люблю Отчизну я…".

Отставку ему не подписали. Через несколько месяцев поручик Лермонтов вновь отправился на Кавказ, в свой полк, опять на войну. В Москве, куда заехал по дороге, встретил друга, писателя В.Ф. Одоевского. В числе многих тем, затронутых в разговоре, одна касалась истории отечества, и результатом их того жаркого спора стала запись в подаренной поэту книжке: "У России нет прошедшего, она вся в настоящем и будущем». Судя по ней, навстречу своей гибели великий поэт ехал с мыслями о Родине, с глубокой верой в свой народ, в его могучие силы и возможности.

Источник статьи